Ссылка на эту страницу:
Интервью для проекта «НаСтоящая Литература:::Женский Род»
- Как и когда Вы почувствовали себя
автором?
В силу каких-то странных обстоятельств
я стала писать. Я всю жизнь этого избегала, хотя,
оглядываясь назад, я про себя что-то писала. У меня
так устроена голова, что я должна произносить слова,
то есть я смотрю на красивую природу или на забавную
сценку, я не могу просто смотреть, я её должна проговорить,
я её должна назвать, понять как это делается. Вот
передо мной стеклянная ваза, в ней розовая роза —
это значит ничего не сказать. Что значит "розовая
роза" — розовых ведь миллион оттенков. И вообще
это уже было. Значит, надо так сказать, чтобы эта
роза из своей живой жизни каким-то образом и на бумаге,
в тексте была. Чтобы человек даже не заметил, что
он её увидел. Надо придумать такие слова, чтобы она
снова там жила. И пока не придумаешь — как-то вроде
и не видишь ничего. Желание постоянно называть, вербализовать
было у меня всегда. Ну а лень или неуверенность мешали
и останавливали. Ну а потом я этим занялась серьезно.
В ответ на вопрос, задаваемый всем писателям: "Как
Вы начали писать?", я не сразу находила что ответить.
Но потом я поняла, что произошло… заметила некую
любопытную вещь.
Году в 1982 — как раз Брежнев умер, я сделала себе
операцию на глаза в клинике Федорова. Почему я помню,
что это был 82 год и умер Брежнев, потому что когда
я ехала на перевязку, была минута молчания, или
три минуты, или пять минут. И это молчание в честь
того, что Брежнев умер. И мы, в холодном автобусе,
много народу и все разнообразно перевязаны, автобус
шел через какие-то рельсы, мимо каких-то виадуков,
сараев и бараков, шел в клинику, которая возвышалась
посредине пустыря. Там людям делали эти операции.
И вот стоит автобус с этими людьми заклеенными,
холодно, автобус такой продуваемый, вокруг — кошмар,
советские бараки до горизонта… и всё молчит. Поскольку
это было официальное мероприятие — все машины встали,
все булочные затихли, руки с тремя копейками зависли
над кассой. Всем нужно было молчать. И надо сказать
зрелище было, ощущилище… совершенно дикое. Неизвестно
почему молчат. А потом я подумала — ведь есть почему
молчать — эпоха, ужасная эпоха кончилась. В этот
момент все кончилось, пошло расчищение обломков.
А после этой операции наступают таких три месяца
полной невозможности что-либо делать. И я не делала
ничего, потому что у меня настолько резал глаза
любой луч света, что я повесила себе даже специальные
занавески на окна и сидела в двух парах темных очков.
И был такой умственный простой. Я только музыку
слушала. А потом глаза зажили, я прозрела, и я вспомнила
детство, соседи, какие-то запахи… то, что давно
в памяти побледнело и растворилось, а теперь стало
ярко выступать. Я подумала: "Напишу!".
Взяла ручку, бумагу и написала рассказ. И я сразу
поняла как это делается, все увидела. Сразу мне
все стало ясно, никакой у меня не было предварительной
подготовки, набросков, черновиков, потом я сразу
стала писать, и пошла у меня забавная и любопытная
в этом смысле жизнь.
- Как Вы пишете, и чем для Вас является
литература?
Пишу я мало, медленно, потому что
это для меня удовольствие, это для меня нужно. И поскольку
так много не напишешь, а ведь жалко бывает, что ты
вот так вот проживешь и не успеешь чего-то. Я обнаружила
для себя, что есть такая удобная вещь, как журналистика,
в которой можно какую-то другую часть своей личности
можно использовать. Так я и делаю — занимаюсь и писательством
и журналистикой одновременно. - Как Вы относитесь ко времени, в котором
Вы живете или жили?
У меня ко времени всегда было очень
странное отношение, я путаюсь в цифрах и совершенно,
например, не могу отличить по времени все 80-е годы
кроме нескольких пунктов, когда что-то произошло,
и я специально заставила запомнить себя дату, чтобы
ориентироваться. Во-первых, я не запоминаю год за
годом, у меня какой-то другой счет времени. А во-вторых,
я ловлю себя на мысли о том, что я глубоко убеждена,
что когда я буду жить в следующий раз, то я могу выбрать
когда, но не в будущем, а в прошлом. Например, я уже
совершенно серьезно думаю о том, что бы мне такое
интересненькое выдумать для себя.
Одна заметочка у меня уже есть. Так прожить жизнь,
чтобы спокойненько себе умереть во сне, желательно
в 1913 году, пока еще все хорошо, пока еще ужасы
не наступили. Ни первая мировая не началась, ни
революция… серебряный век застать, своими глазами
на все на это посмотреть. Любопытно было бы туда
попасть.
Еще очень мне хочется попасть не в Античный мир,
а в Древний мир. Дело в том, что в 1200 году до
нашей эры произошел большой крах всего Древнего
мира, развалились старые Царства, Хеты, Тирасидон,
были уничтожены дворцы на Крите, произошел мировой
катаклизм, апокалипсис. Весь мир сгорел. Потом двести
лет была темная река — никто ничего не знает, письменности
не было, она была, но не до такой степени, чтоб
записывать, все пропало и исчезло. Мне бы очень
хотелось туда, за эту полосу. Это была фантастическая
цивилизация судя по тому, что сейчас накапывают…
там настолько были утончены все искусства и ремесла!
Самые тонкие вещи достают из тех слоев. Вот туда
бы мне хотелось. Потому что я чувствую, что я по
происхождению оттуда.
Если же очень серьезно ко времени отнестись, то
я рада, что я живу именно в это время, а не в советское,
не в сталинское, потому что я еще относительно молодой
увидела, что в России можно жить иначе, а не так,
как прошла моя молодость — "всё нельзя".
При всех тех безобразиях, которые сейчас происходят,
вообще сердце кровью обливается, свобода уже в стране
есть. Кто свободу хоть раз почувствовал, уже ни
на что её не променяет.
- Сейчас многие литературные критики,
многие издательства Вас называют одной из лучших писательниц
России, как Вы относитесь к подобной популярности?
Спасибо, конечно, доброе слово и
кошке приятно. Я в таких терминах ни про себя, ни
про кого-нибудь не думаю. Лучший — не лучший… потому
что, если очень постараться, то тогда можно составить
такой иерархический список, кто самый лучший, кто
второй, кто третий, но это бесполезно, потому, что
дело в нужности. Я, помимо того, что писатель, я еще
и читатель. И я люблю читать книги, на которые нечто
во мне отзывается. И они мне нужны разные и с разных
сторон. Одни по содержанию, другие по увлекательности,
третьи — по языку, четвертые — по таинственности,
которая непонятно где разлита, причем в рамках одного
и того же автора бывают разные пригорки и ручейки.
Какие-то вещи — ну совершенно упоительные, а другие — так, мимо прошел. Люди же разные и конфигурации
душ разные. Ты то одним, то другим боком прислоняешься
к разным выступам, и мне все равно теперешний писатель
или старый. Они на полке у меня стоят по алфавиту.
И, в принципе, можно задуматься кто-когда, но, когда
ты читаешь, ты становишься этим текстом, ты с этим
текстом сливаешься и есть такое странное состояние,
ты оборотнем становишься, тебе в каком-то смысле совершенно
все равно — лучше он — не лучше. - Кто из современных писателей России
Вам импонирует?
Я очень люблю Людмилу Петрушевскую.
Я люблю Пелевина, я знаю, что очень многие считают,
что он как будто бы не писатель, полная ерунда, это
они не читатели! Я очень люблю Бориса Акунина с его
фандоринским проектом. Ужасно люблю. Я поражена, как
человек, который работает с утра до вечера, занятый
до безумия, специалист совершенно в других областях,
как он успел в такое короткое время — за два года — написать семь романов, один другого интересней.
Совсем забытое ощущение — читаешь — и — ой! Что же
будет дальше! Прекрасный язык, все сделано так, как
надо. Обожаю я его. Из новых писателей он мне всех
ближе.
Постепенно — то там, то сям возникают интересные
новые звездочки, но чтобы что-то из ряда вон — не
скажу… Но так, чтобы литература взяла и вот так
умерла сразу — нет, просто она еще только нарождается.
А я сижу и жду, когда кто-нибудь придумает и сделает.
Тут недавно была шумиха: кто-то оказался лучшим
писателем века, года, тысячелетия, все это — надувной
матрас…
Нет! За последний год для себя удивительного ничего
не нашла, а самое главное, что сделано все левой
ногой. Бывают люди, из совсем новых писателей, у
которых есть мысль, есть что-то, но остальное…
Ну, доделай, с одного бока пережарил, с другого — сырое. Делать надо все как следует. С этой стороны
совершенство — Петрушевская, у неё нет ни одного
звука, который был бы поставлен не на свое место,
она знает что, куда, когда… и никогда полуфабрикат
тебе не подсунет.
- Интересны Ваши рассуждения о Женской
Литературе: как пишет женщина и можно ли в литературе
думать о полах?
Я не люблю всякие теории, которые
на этот счет существуют: пол, гендер и всякие прочие
вещи… я не очень понимаю, что они имеют ввиду под
гендером. Т.е. я понимаю, но не хочу об этом думать.
И я считаю, что разницы между мужчиной и женщиной
в плане творчества нет. Потому что чем лучше литература,
тем больше эта грань стирается. Самый крайний пример — это история лошади в "Холстомере" Льва
Толстого: что, Лев Толстой лошадью, что ли, был? Он
писал об ощущениях лошади, никогда ею не будучи. Но
его гений позволяет ему это сделать. Точно также и
в литературе — если личность всеоблемъющая, то мужчина
может быть женщиной, женщина может быть мужчиной,
там все сливается. Другое дело, когда литература низовая.
Тогда имеется женская тема, мужская тема, два пола
сосуществуют, это два мира. Мужчина и женщина имеют
точки пересечения, а имеется такое пространство, где
нет никаких точек пересечения. Потому что люди должны
сосуществовать и дополнять друг друга. А писатель,
как и любой художник, это трансцендирует, он должен
быть всюду и всем: клоп пополз, он и клоп. В этом
смысле он — такой маленький бог: кривой, подслеповатый,
хромающий на одну ногу, но все-таки бог. Он все создает,
все называет и дает первотолчок. А по факту имеется
пишущая женщина и пишущий мужчина и по факту они занимают
два разных лагеря. - Сейчас в условиях жесткой конкуренции
между любыми авторами и любыми издателями насколько
существует конкуренция в издательствах между авторами-мужчинами
и авторами-женщинами?
Вот этого я не знаю. Потому что я
с издательским миром связана постольку, поскольку
я там издаюсь.Я думаю на самом деле, те женщины, которые
испытывают какое-то выраженное предубеждение, сами
становятся в позицию женскую. Вот пришла такая пискля,
а раз ты пискля, то вот мы сейчас тебя и раздавим.
Но нет: если ты делаешь какое-то дело, то нет никакого
пола — ты должен взять и сделать. По результату не
заметно, кем сделан предмет. Взять любые вещи — стекло,
бумага, конфеты — мы разве знаем, кто их сделал? Заметно,
что ли? Тоже самое, фактически, и в литературном мире.
Просто женщины иногда склонны писать от лица женщин,
а мужчины — от лица мужчин.
И по факту накопления получается два разных мира —
женский и мужской. А на самом деле мужчины воспроизводят
женскую душу, а женщины — мужскую. - Каким образом у Вас проходит литературный
процесс создания произведения?
Очень много процессов. Один вариант
такой: само в голове заводится. Возникло какое-то
представление, начинает картинка расти из самых разных
вещей. Возникает некое ощущение, необходимость видения
из слов, образов, интонаций. И если ею (необходимостью)
заниматься, то она может дойти до конца. Иногда жизненный
толчок: такая ситуация, которая в тебя втемяшивается
и будет с тобой жить много лет, пока ты ее не опишешь.
Иногда — заказ, т.е. просьба написать на какую-то
тему. Ничего ведь зря не бывает. И если тебя попросили
это сделать, значит, тебе нужно было это сделать,
и человек, который его сделал — проводник этого некоего
заказа, человек откуда-то оттуда. И к его просьбе
надо отнестись внимательно. Бывают идиотские просьбы,
бывают такие просьбы, когда то, что ты делаешь, перерастает
первоначальную просьбу: тебя просят сделать очень
простую мелкую какую-то фигулечку для журнала, а ты
размахиваешься больше. Выясняешь, что это серьезный
очень предмет. И потом заказчик даже бывает смущен
и не берет. Или берет в ужасе. Ну, скажем, когда гламурные
журналы заказывают какие-то темы, а я пишу не гламурно:
я под их стиль не буду и не желаю подстраиваться,
они все ужасные. Но иногда они хотят вырваться из
самих себя и просят написать что-нибудь человеческое
на заданную тему. А потом за голову хватаются: потому
что гламур не знает смерти, морщин, горя… а они заказывают
это… - С кем бы я не общалась, при имени
"Татьяна Толстая" возникает такое ощущение,
когда человек абсолютное все и абсолютно везде. Мне
говорят — вот она там-то, она там-то, она везде и
всегда успевает. Насколько это тяжело лично для Вас?
Да нигде я особенно-то не успеваю.
Это просто эффект присутствия. Дело в том, что если
бы я соглашалась на все просьбы, которыми меня обуревают,
то я действительно была бы всюду. Но это невозможно,
да и не нужно ни тем людям, которые просят, ни мне.
Есть некоторые вещи, которые в данный момент совпадают,
пересекаются с моим жизненным настроением. И если
я чувствую, что в этом есть смысл — я люблю вещи осмысленные — то я соглашаюсь на присутствие там то и там то.
Поэтому и заметно. Потому что я в тех местах, где
есть смысл стараюсь быть. - Эта общая осмысленность — она на Вас
не давит?
Абсолютно не давит. На меня давит
бессмысленность. Если бессмысленность — то лучше стреляться.
Это такое ощущение бессмысленности жизни, пустоты,
тоски.. — не лучше ли сразу заснуть и умереть. А всякая
осмысленность есть освоение неизвестного мне божественного
проекта. Вообще, присутствие смысла в жизни исключительно
приближает к Богу-Творцу. Чувствуешь, что там есть
что-то настоящее. - Есть ли у Вас это ощущение настоящего
внутри? Бывает так, что люди не чувствует это сразу…
Вообще для меня это важно — чтобы
смысл был. Смысл — от Бога. Вот конечная цель этого
смысла здесь не открывается. Но она ощущается в процессе.
Ты чувствуешь: делаешь ты осмысленную вещь или бессмысленную.
Ну например. Всякие проекты, в которые я позволяю
себе вовлечься, если они мне представляются мне осмысленными,
то я и вовлекаюсь. Вот потому это и заметно. А бессмысленные
вещи — например: "Придите на презентацию водки
"Мандарин"! Не пойду. Или: "Придите,
мы Вам вручим награду от газеты "Комсомольская
правда"! не пойду, потому что я не люблю газету
"Комсомольская правда", мне не нужна и награда.
Или еще где-то поприсутствовать — перережьте где-то
ленточку!..Нет, нет, нет и нет. - А Вы не боитесь навлечь на себя какой-то
негатив? Люди говорят: вот, я могу навлечь на себя
какой-то негатив, если я кому-то в чем-то откажу…
А это значит, что у них пробит защитный
колпак. У человека есть защитный колпак. У некоторых
от природы, другие должны его поставить. Есть способы
поставить этот колпак. Это очень важно, потому что
если у человека мало энергии, то он тем более подвержен
вампиризму других. И когда они боятся отказать, потому
что на них падет негатив — это правда, совершенно
верно. Их страх отказать и есть тот канал, через который
негатив и пройдет. А у них начинается обратное давление:
они всасывают тогда его (негатив). Потому что они
хотят быть хорошими и это желание одновременно связано
с желанием защититься от дурного глаза и проч., чтобы
это не значило. Это, безусловно, так. А есть очень
сильные колдуны и вампиры, которые могут пробить вашу
даже очень сильную броню. Но для того, чтобы этого
не произошло, надо изнутри обороняться. Сидеть и бояться
в своей скорлупке — ой, придут и все напустят — это
тоже неправильно, потому что ты ослабляешь. Надо делать
активные вещи, надо идти и делать что-то позитивное.
Вот тогда негатив отступает. Т.е., фактически, то,
что называется борьбой добра со злом, условно говоря,
общий всемирный архетип, происходит в каждой точке
пространства. Не где-то там, в небесах, а здесь и
сейчас. Мы — часть Бога, поскольку Его дух в нас.
И мы каждую секунду расширяем силы добра с тем, чтобы
силы зла отступили. А для этого надо делать активные
позитивные вещи, как ты их себе понимаешь. Ты ощущаешь
этот позитив и ты его делаешь. - Насколько сильно отражаются такие
вещи, как позитив и негатив в современной литературе?
Если, конечно, Вы это отслеживаете…
Очень мало отслеживаю.. Ну, во-первых,
потому что очень мало людей пишет хорошо, это всегда
так. И из тех, кто пишет хорошо, мало тех, кто пишет
то, что мне нужно для подпитки. Я вижу, что большинство
людей, которые пишут, делают это не потому, что у
них есть внутренняя потребность и не потому, что это
есть та соломинка, через которую они спасутся. Они
пишут это для бизнеса, делают свой маленький бизнес.
Для заработка, для славы, для таких вот вещей. Т.е.
любят себя в искусстве. Это их двигающая сила. В этом
ничего плохого нет. Но только они тогда с помощью
своего письма мало чего достигнут. Всякий заработок
ценен — подметать улицы, бутылки собирать, писать
для заработка — но это не настоящее творчество, они
через него не спасутся. Они могут прокормить себя
и семью, все это чудесно, но… - Как Вы думаете, сейчас можно литературой
заработать?
Можно написанием заработать. Потому
что пишешь в 10 мест, пишешь там, пишешь сям, а если
у тебя есть такой дар и если у тебя нет времени ездить
на работу…есть женщина, которая дома сидит с ребенком
и ей никто не мешает писать, например…если у нее есть
этот дар —дай Бог ей здоровья. Но чаще всего это получается
такой литературный пустоцвет, который плодов не принесет,
значит, есть мне будет нечего… Так зачем я буду читать?
Есть люди, которым такой мелочи и достаточно, они
что-то ловят и дай Бог. Но мне это ничего не дает.
Придешь в магазин, листаешь книжки: одну, другую,
третью… И все это как-то белый шум, белый шум… - Но сейчас ведь появилось много интересных
авторов, они появились в последнее время…
Не попадаются, не попадаются…мне,
имею в виду, не попадались. Вот эта Премия
Имени… мне потому и любопытна, что уже что-то
будет приготовлено. Есть много вкусных блюд, но они
лежат в магазине в виде холодных кусков мяса, сыра,
молока… Но ведь нужно, чтобы их кто-то приготовил,
нужен повар… - А как вы видите своего читателя? Я
знаю, что у Вас огромная паства поклонников…
Есть. Да, некоторые такие странные…
Что-то они такое там ловят, что я и не закладывала.
Это очень странно. А по существу, читатель должен
иметь минимальный набор инструментов, чтобы до него
дошло мое послание, этот "message". - На таком уровне, как у муравьев? Когда
муравей ползет по проторенной дорожке, если по ней
провести пальцем, он начинает отползать…
Да. Я однажды видела, как муравьи
ползли вверх, на горку и тащили бревнышки, соломинки,
еду тащили. Я долго-долго смотрела… А один карабкался
и никак не мог подняться. А там можно было обойти
сантиметров пятнадцать. Но он не думал об этом, а
только карабкался. Думая, что это единственный возможный
ход. И вот я смотрела-смотрела, а потом взяла его
за соломинку и перенесла сантиметров на пятьдесят
вверх. Он застыл и долгое время не шевелился, что-то
соображал. А потом пошел дальше. И я подумала — ему
в этот момент открылось, что с ним произошло что-то
необычайное, рука Божья, летающая тарелка… и я думала — вот он придет и будет рассказывать: "Что было!
Вы не поверите! Стою тут, вот я так, а соломинка —
так. И вдруг — ааа…" А ему: "Да ладно тебе!
Вечно ты выдумываешь". И с нами так же! Периодически
рука Божья что-то для нас делает и мы думаем: "Что
это?". А что — мы не знаем. И потом рассказываем,
и нам некоторые говорят: "Да ну тебя!",
а другие: "Да, я тоже"…
12.05.2002
© Елена Пикунова
|
